Вечная память друг друга

Моя бабушка, как никто, любила жизнь, хотя никогда об этом не говорила, никому в этом не признавалась. Вообще не была человеком пафосным. Своей сутью и статью, своей судьбой была примером для меня. А судьба была трудная, вдовья. Труд, как у всех солдаток, исполинский. И, как никто, она любила землю, суровую, неласковую. Сибирскую землю.

На всю оставшуюся жизнь

Всё дальше Великая Отечественная, но нам по-прежнему дороги и близки люди, победившие войну. Почему я так упорно возвращаюсь к теме войны? Отвечаю: виновата генная память. Для большой семьи Фадеевых это не просто страницы истории – с ней связаны горькие утраты и глубокие переживания. Все знают, как трудно в войну пришлось женщинам: невестам, матерям, вдовам. В прошлом году я подготовила цикл публикаций, посвящённый солдаткам Великой Отечественной войны. Моя бабушка Прасковья Сидоровна Фадеева могла быть в их числе равной среди равных. В феврале сорок третьего вся семья оплакивала деда, Федота Фёдоровича Фадеева, который погиб под Ленинградом. И старшего сына Александра. На обаятельного деревенского парнишку, весельчака и большого жизнелюба Шурку похоронка пришла вместе с отцовской. В один день. И бумага на награждение орденом Великой Отечественной войны. Посмертно.

Мой дед, Федот Фёдорович Фадеев, пол-России прошагал смертельными вёрстами войны. У нас почти нет его фотографий. Только довоенный, давний, с детства знакомый, висевший над кроватью и любимый мной портрет. Помню, я подолгу рассматривала его: высокий лоб, сосредоточенный, напряжённый взгляд, нарисованный фотомастером галстук, которого у деда никогда не было. Мне портрет страшно нравился. А всё, что было связано с дедушкой, меня трогало и интересовало. Я засыпала расспросами бабушку. Всё, что я знаю о нём, – её восприятие, дорогие для неё воспоминания.

В своих юношеских стихах я написала:

Дед был крутой и неспесивый,

Порядок за столом любил.

Семь шкур спускал он с нерадивых,

В лоб ложкой неслухов лупил.

Вниманьем обходил домашних –

Всё для колхоза, для страны.

Но как родня рыдала наша,

Когда он не пришёл с войны.

Благодаря трепетной бабушкиной любви и живым воспоминаниям, я представляю его голос и интонации. Могу мысленно говорить с ним. Это особый разговор о самом дорогом. О том, что деду так и не удалось при жизни увидеть и узнать. То, что поддерживает меня в трудные дни и помогает жить. Что не подлежит забвению.

Пашенька

Уходя на фронт, расставаясь с семьёй, плачущей Прасковьей Сидоровной и четырьмя детьми, дед попросил бабушку: "Убьют меня – не ходи второй раз замуж, не води моих ребятишек к чужому отцу". Моя бабушка до конца дней оставалась верной данному обету. Она вырастила, поставила на ноги четверых детей. Страшно представить, сколько горя и лишений выпало на её долю!

Та война в живых оставила только счастливчиков. А дед, говорят, был неудачлив с рождения. В тринадцать лет осиротел, остался без отца и матери. Хозяйство большое, крепкое. Много земли, лошадь, коровы, разная другая домашняя живность без счёта. Хозяйка хорошая, умелая, трудолюбивая требовалась позарез. Через годик заслали сватов к Паше Кузнецовой, маленькой, миниатюрной, работящей и славной характером. Бабушка до конца дней вспоминала это сватовство. Лет ей в ту пору было меньше, чем жениху. Заливалась невеста горючими слезами:

– Мамонька, не отдавай. Я в девчонках ещё не бывала, не наигралась с подружками.

Она и впрямь света белого не видела от работы. С матерью Устиньей Даниловной день-деньской по хозяйству и в поле. Приветливая, но строгая Пашенька ещё и не любила никого. Не знала заветных мыслей с гаданием на ромашках и тайной надеждой рядом с нечётным лепестком. И вдруг замуж! А не стерпится, не слюбится? Жених, сидя за столом напротив, сам близ слёз. С несвойственной ему нежностью стал уговаривать: – Да ты не бойся. Нет ни свёкра, ни свекрови – мы с тобой как два голубка жить будем.

Так и просватали Пашеньку-Прасковью. Мягко женишок стелил, а мужем оказался суровым: никаких вольностей в поведении, даже в одежде, из-под платка чтоб ни единого волоска не выглядывало. ("Ох, дед бы тебя за космы-то оттаскал", – говорила мне, любительнице распустить косы, бабушка – прим. автора). А мне погибший героем дедушка казался ангелом во плоти! Во всяком случае, много добрее и мягче бабушки с её назиданиями. Хотя я понимала, конечно, что любит она меня, как никто.

Не каждому по плечу

На действительную срочную службу деда призвали, они невенчанными были. Годов-то не хватало для оформления законного брака. В Сибири голод. Хлеб выгребали до зёрнышка. А с молоденькой солдаткой что церемониться? Подъехали на подводах, даже в дом не зашли – сразу к амбарам. А она рассыпала весь хлеб по полу и сеном прикрыла. Хотела уберечь свой урожай.

– Надо – собирайте, – отважно встала перед продразвёрстчиками, – вы мне хоть один сноп завязали? Всё одна, всё сама. Совесть есть у вас? Он в солдаты уходил – посеял редко, колосья тяжёлые. Достался мне этот хлебушко!

Прасковья Сидоровна рассказывала, что Федот Фёдорович крепко усвоил крестьянскую науку. Пахал на лошадях, сеял вручную. Хороший хлеб родила палецковская земля. Жили они безбедно в пятистеннике с резными наличниками. Бабушка исправно вела дом, любила цветы: фикус, большая роза, бальзамин украшали его до войны. Четверых детей родила бабушка своему Федоту Фёдоровичу. Стерпелось и слюбилось, да так, что никто не мог бы разлучить. Война только. Сын Александр родился в 1924 году, дочь Тая (моя мама) – в 1926, Андрей – в 1929, Николай – в 1934. Жила семья крепко, хлеба были полнёхонькие амбары. Все дети носили фамилию Фадеевы. В родной деревне Палецкой без вариантов – все знали Федота Фёдоровича Фадеева, толкового колхозного организатора, хорошего семьянина, лучшего запевалу.

Чёрный ворон,

Что ты вьёшься

Над моею головой?

Ты добычи не добьёшься,

Чёрный ворон, я не твой…

Дедушкин репертуар. В родне все его любимые песни знают и помнят. В выходной косоворотке, ладный, весёлый, он был душой застолья. Редкой силы голосом обладал. Был широк в гулянии, а дома крут и суров.

До войны он был избран председателем колхоза "Пламя". Умело вёл хозяйственные дела. Бабушка вспоминала, что дед умел как-то по-особому радоваться сиянию дня, благодати родной земли, красивой народной песне. Незадача с его председательством была в одном – дед был неграмотным. Ни читать толком, ни писать. Фамилию мог только вывести свою: "Фадеев". Прасковья Сидоровна боялась за него и всё время отговаривала от председательства.

– Подумай сам, Федот, ведь не знаешь, под чем подписываешься. Сядешь в тюрьму и не будешь знать, за что. Федот Фёдорович хоть и доверял своей памяти и хозяйской хватке, но всё же послушал жену: худого не посоветует. Да и опасался: время было жестокое. Сказал о своём намерении уйти работать на почту: начальник отделения связи не раз приглашал. В колхозе не отпускали. Но дед сказал – отрезал. Его тогда исключили из колхоза. Землю обрезали по пригонам. Сено, что семья накосила и ребятишки стаскали на себе, забрали, поскольку, посчитали, накошено оно на колхозной земле. Шёл сорок первый год. До ухода Федота Фёдоровича на фронт оставались считанные месяцы. Разве могла бабушка со своими разумными советами знать, да и он тоже, на какой голод дед обрёк семью, оставляя без земли. Несчастья посыпались на бедную бабушкину голову одно страшнее другого. Сколько горя и лишений!

Да ещё злополучная история с фамилией мужа. Всего-то и надо было заплатить сто рублей за оформление документов, чтобы "узаконить" свою фамилию. Но их у деда не погодилось. Поэтому он ушёл воевать с чужой фамилией, на которую когда-то записал семью прадед Емельян, скрывавшийся под чужим именем от царских застенков. И похоронка в сорок третьем пришла на Гаврикова Федота Фёдоровича. Видимо, фамилия прадеда значилась во всех военкоматовских документах. Бабушка Прасковья с детьми – Фадеевы, а похоронка – на Гаврикова. Даже пенсию по потере кормильца женщина не могла выхлопотать. И только через много лет, когда дети были уже взрослыми и имели свои семьи, удалось через суд восстановить положенные 36 рублей в месяц за погибшего под Ленинградом мужа-освободителя.

Продолжение читайте на страницах "Призыва".