Как очага родного сладкий дым
С этой замечательной женщиной, приветливой, скромной, интеллигентной, я не знакома близко. Но когда встречаю, а в прежние годы Эльвира Давыдовна Палецких была учителем немецкого языка Юргинской средней школы, вижу её искреннее расположение и добрую улыбку. Эльвиру Давыдовну интересует всё: и моё здоровье, и настроение, и работа. Казалось бы, возраст. Откуда такой невероятный интерес к жизни? Такой заряд оптимизма? Оказывается, всё оттуда – из трудных голодных военных лет.
– Танечка, да Вы спросите у Вашей мамы, как мы жили одной сплочённой семьёй – ребятишки, потерявшие отцов на фронте и в трудармии. Беды и лишения обрушились на всех: на русских и ссыльных немцев. Убитая горем, раздетая и разутая деревня Палецкая приняла нас.
Кому как, а мне всегда жаль расставаться со старыми рабочими блокнотами и записными книжками. Выпадет настроение – и рука потянется к сделанным в своё время заметкам, и оживёт время, оживут воспоминания, люди и события, ставшие дорогими. В этом смысле сельская учительница Эльвира Давыдовна Палецких – моя родственная душа. Со студенческих лет она ведёт дневниковые записи. Даже сейчас, когда ей за восемьдесят, и будни пенсионера не столь богаты на события, каждый день записывает аккуратным учительским почерком всё, что произошло, о чём думается, вспоминается. В тетрадках и маленьких блокнотах – заметки на память. Эльвира Давыдовна показала мне несколько давних альбомов – юношеской поры, с мамой и сёстрами, со своей семьёй, мужем и детьми. Отдельные – носят сугубо личный характер. Столько в них искренности, глубоких нежных чувств, что я рискнула спросить у автора разрешения процитировать интересные записи. И получила разрешение: Эльвира Давыдовна особой учительской касты – ни дня не прожила для себя. И щедрости ей не занимать. Говорит, дневники приучили её к оперативности, организованности и аккуратности. А сколько было радости, сколько горестей, боли, потерь, сколько труда – и это не исчезло. Пока она живёт этой дневниковой заботой – будут живы те, кого она любила, кто её любил, кто вместе трудился, посвятил себя делу, которому был предан.
Она посвятила свою профессиональную жизнь обучению детей её родному немецкому языку. Хотим мы этого или не хотим, но есть судьба. И поволжским немцам, носителям немецкого языка, судьба выпала трудная. В дневниковых записях я нахожу строки Эрны Гуммель о её родном языке.
Из-за тебя смеялись надо мной,
Из-за тебя бывала я немой,
Но если выбивалась я из сил,
Ты был со мной, и ты меня хранил…
Ты говорил: "Давай-ка без обид!
Всё правда высветит и победит.
Кто был ко мне порой несправедлив,
Разучит мой доверчивый мотив.
Первые дневниковые записи рассказывают о довоенной поре. В них – семья, Поволжье, Добринка, крепкий крестьянский быт.
Из дневника сельской учительницы
Родилась я на Волге в 1933 году. В большой семье было семеро детей: пять сестёр и два брата. Мать, урождённая Греб, Анна-Екатерина Рейдгардовна, 1889 года рождения. Отец Давыд Яковлевич Эрлих, 1883 года рождения. Жили в деревне Мюльберг Добринского района. Имели дом, хозпостройки, скот. Старшие дети работали и учились. Полина – в Саратове, Эмилия – в Ленинграде закончила педагогический техникум. Братья Давыд и Яков учились в сельхозтехникуме. Эмма – в школе, в третьем классе. Мне в 1941 году надо было идти в первый класс, но, увы, война изменила всю нашу жизнь.
Папа работал на почте, знал русский и немецкий языки. Мама была домохозяйкой. Пришла страшной бедой война. Нам объявили, что в течение суток надо собраться и уезжать. Слёзы, шум, крики до сих пор звучат в ушах. Нас увезли на берег Волги, там мы ждали грузовых барж. Деревень немецких было много, томительному ожиданию не видно конца: жара, духота, скученность людей. Умер маленький сын у старшей сестры, его там и похоронили, на берегу Волги. А нас в конце концов посадили в товарные трёхъярусные вагоны. Днём составы стояли в тупиках, а ночью ехали. На больших станциях нам давали кашу и хлеб. Свои запасы к концу пути кончились.
Четвертого ноября ночью мы прибыли в Омутинское. Вагон был оцеплен. Ссыльных разбирали по подводам и развозили по деревням. Я заболела сыпным тифом. Вместе с другими больными меня увезли в Ситниковскую больницу. А когда температура спала, отправили к семье.
На жительство нас определили к старушке в деревне Палецкой. Помню, как страшно было выходить на улицу. Какая там школа! Остриженная наголо, ни слова по-русски. Приехали на голую землю, жили крайне бедно. Потом нашли заброшенную избушку без окон и дверей. Сложили камин. Стекла не было. Рамы заложили кирпичом, забили досками. Маленькие оконца оставили для света – по соседям насобирали разных осколков-лепков, слепили и застеклили. Сделали нары. Нас семнадцать человек переселилось – у папиного брата семья была очень большая.
Писем и весточек не получали. Помню, как мама плакала от тревоги за детей. Как там Яша, Давыд, Полина, Эмилия, мы не знали. Все дети и взрослые ходили отмечаться в комендатуру.
С 1942 по 1952 годы – школьная пора. Учительница Екатерина Семёновна жила при начальной школе, после уроков она занималась со мной. Показывала предметы и называла по-русски: это ручка, это книга. А я присматривала за её маленьким ребёнком. Математику освоила быстро, но говорить по-русски не могла.
Отец искал взрослых детей, писал Сталину, искренне верил, что если бы "любимый вождь и учитель" знал, обязательно помог найти адреса детей. Потом всех трудоспособных мужчин и женщин взяли в трудармию. Из ссыльных остались старики и дети. "На ногах" – только отец и его брат. Им приходилось хоронить умерших немцев. Их закапывали без гробов – где их было взять. И отец очень переживал. Расстраивался, что не может обеспечить семью. Он сдал, сильно похудел. Помню, как-то январским вечером проговорил с нами допоздна: учитесь, учитесь. Будет легче. А утром – умер. Из всяких ящиков, какие могли насобирать по деревне, какие были с собой, брат сколотил ему гроб. Перезимовать в Сибири не каждому было под силу!
Стали хлопотать, чтобы в Юргу переехала сестра Эмилия – с трудом отыскали её. Вопрос с милицией помогла утрясти врач Ирма Августовна Элькснит. Разрешение было получено. Устроили Милю сначала на квартиру, потом нашли и обустроили для проживания старый пустой дом. На крохотном клочке земли посадили весной немного картошки, которую дали нам отзывчивые соседи. Палецковские крестьяне сами голодали, как и мы, ели щавель, крапиву, лебеду. Когда собирали после жатвы в поле колоски, всю ребятню прогонял бригадир и запирал в амбаре. Помню, плачем; кладовщица тётя Матрёна пожалеет, отпустит – ей попадало за нас.
К концу войны многие из немецких детей побросали школу, а мне хотелось учиться, хоть и было труднее других. Не было ни ручек, ни карандашей, ни книг, ни тетрадей. Сложней всего мне давалось чтение. В уме приходилось переводить слова, а потом связно соединять в предложения в нужной грамматической форме. Учительница Людмила Андреевна Палецких научила пересказывать текст, который мне проще было вызубрить наизусть: прочти, посмотри заголовок, кто герои, что происходит с ними, какой вывод. В пятом классе я уже чувствовала себя уверенно. Но снова беда: мама заболела, ничего не могла делать. Вся забота по дому ложилась на детей. Старшая сестра работала в промартели. Брала работу на дом: пряла, вязала носки, перчатки для фронта. А мы с Эммой ей помогали во всём. Пряжу мыли, вязали. Какую только работу не выполняла промартель! Мы подсобляли: когда клали печи, штукатурили, мы месили ногами глину с соломой и конским навозом. Затирали. Здание больницы штукатурили – красиво, ровно получилось.
Были в военные годы дни большой радости. Однажды зимней ночью 1944 года в дом постучались двое мужчин. Попросили, по-немецки, открыть. Мама первой узнала Давыда. Столько радости, столько слёз! Оказалось, их перебросили в Ташкент, на урановые шахты. Узнали в пути, что где-то неподалёку Юрга. О расстоянии не было речи. Где подвезут, где пешком. В деревянных чемоданах почти пусто. Повидались, а через день им надо было возвращаться на станцию. Когда прибыли с плетнёвским товарищем в Омутинское, эшелон уже ушёл. До Ташкента добирались на товарняках. Прибыли вовремя – избежали расстрела. То, что живой увидели маму и семью, компенсировало все огорчения. Брат радовался, что смог помочь семье: оставил бушлат и сапоги.
Потом ещё радость: в 1947 году к нам приехала сестра Полина с мужем. Он быстро нашёл работу – на маслозаводе в Володино.
В декабре, тринадцатого числа, умерла мама. Никогда не забуду эту ночь. Телефонов тогда не было – я пошла пешком в Володино. Снег по пояс, тьма кромешная, страх и ужас. Чуть отогрелась – и обратно. Богдан раздобыл лошадь, и мы поехали хоронить маму.
1948 год. Каникулы. Всё ещё, как в войну, нечего надеть, ничего не купить. Да и денег нет. Я решила не учиться. Это был шестой класс. Но сёстры настояли. Учительница поговорила со мной. И я осталась в школе. Училась по всем предметам на четвёрки и пятёрки. Летом, осенью и весной, как и в военные годы, мы работали в колхозе, дрова таскали на себе из леса. Собирали ягоды, но не ели – продавали, чтобы купить тетрадки, ручки, калоши. Ягоды у меня охотно покупала учительница Надежда Кузьминична. А мне было так неудобно, хотелось просто так отдать ей, угостить. Позднее мне пришлось работать с нею вместе, даже учиться заочно, ездить на сессию. Всегда для меня она оставалась примером доброты и человечности.
1952 год. Последний звонок в школе. Традицию эту ввели в 50-е годы. Цветы, напутствия. Пришли родители. А у меня не было никого. Выпускные экзамены по одиннадцати предметам. Все боялись экзамена по немецкому языку. Волнуются, переживают. Я уверена в своих знаниях, помогаю всем, раздаю мальчишкам шпаргалки.
Заведующий РОНО Прокопий Кузьмич Коровин посоветовал мне учиться заочно, поступить на факультет немецкого языка в Тюменский институт и направил работать учителем в Володинскую школу. Нагрузка преподавателя иностранного маленькая, поэтому приходилось вести разные предметы – ботанику, географию, историю, физику. Директором был Виталий Дмитриевич Талоконников. Учителя-стажисты во всём помогали.
Когда отучилась три года в институте, меня перевели в Юргинскую среднюю школу. Очень тепло всегда вспоминаю Володинскую школу – старт моей трудовой биографии. Учиться заочно последние годы стало труднее в связи с семейным положением. Сдавала две сессии разом, будучи беременной, зная, что зимой поехать не смогу. Всем женщинам, которые учились заочно вместе со мной, делала контрольные по немецкому языку. Через год на летнюю сессию поехала, когда сыну Вите было восемь месяцев.
А в школе – уроки, педсоветы, совещания. С мужем Клавдием Степановичем, передовиком производства, лучшим по профессии, жили дружно и согласно. Муж во всём помогал, сочувствовал, поддерживал. У нас было много друзей.
Я оформляла альбомы своих классов. Каждый выпуск – альбом. Когда собираются бывшие ученики у меня, смотрим их: Нина Халина, Люба Фёдорова, Аня Малахова, Вера Антимирова, Надя Кочкина, Валера Коровин, Галя Исакова. Сплочённые, дружные, целеустремлённые.
Семейные альбомы Эльвиры Давыдовны – воплощение любви и нежности. Трепетной памяти. Подписи под ними в строку, но уместны были бы и стихи. Вот обращение к маленькому, только родившемуся сыну Вите: "С этой страницы мы открываем альбом твоего детства. Вид юргинских улиц, мы идём с тобой по тротуару улицы Сталина. Июнь, 1959 год". "Ты счастлив на руках у папы". "Тебе пять месяцев, а нам ты уже кажешься большим"…
В учительском доме – уют и порядок. На многочисленных фотографиях – дружная семья, любимые ученики. За долгие годы работы в школе и семейной жизни было столько памятного! И особая страничка биографии – её военное детство, история депортации семьи с Поволжья. Хозяйка дорожит ей. Бережно хранит память об этих трудных испытаниях всей семьи. В сердце. В потемневших фотографиях семейного альбома. В ровных строчках учительского дневника.
